Инна, расскажите, пожалуйста, немножко о себе.
Я из Петербурга, училась в немецкой гимназии «Петершуле», откуда мой немецкий и бесценный опыт обучения в маленькой группе в частной школе. Потом я перешла в классическую гимназию № 610: латынь с шестого класса, древнегреческий с восьмого, английский, немецкий, физика, математика по программе вуза. Училась в СПбГУ на кафедре классической филологии, окончила аспирантуру, сейчас дописываю диссертацию.
С детства я видела, что такое настоящий учитель, как относится учитель к людям вокруг, как они к нему относятся, — это особенные отношения. «Я тоже так могу», «Я тоже это могу знать», — думают ученики, и это тот самый момент волшебства, который меня всегда поражает и вдохновляет. В общем-то, еще тогда у меня не возникало вопросов, кем я стану, когда вырасту, — я хотела, могла и неизбежно должна была стать учителем. Преподавать начала давно: уроки английского, латынь в Первом меде. Правда, был перерыв — я решила попробовать себя в маркетинге, занималась журналистикой. Но я все время возвращалась к преподаванию, даже не ища этого специально.
А в чем все-таки состоит волшебство, о котором вы говорите?
Я думаю, вне зависимости от ситуации, от предмета, от возраста, от места преподавания, от каких угодно сложностей — это всегда диалог. Причем не только словесный, но культурный, социальный. Самое главное, что есть в моей жизни, в моем восприятии мира, заложено моими учителями, с которыми мне очень повезло в 610-й гимназии. И это относится не только к знанию предмета. Самое важное — чтобы ученик не чувствовал себя оторванным, не чувствовал себя другим по отношению к учителю или к более старшим ученикам, чтобы он не думал: «Ой, я младше — значит, я глупее; ой, я лучше в математике — значит, по русскому я глупее». Волшебство — это возможность вывести абсолютно любого человека на уровень любви к себе и позволения себе выучить, понять, принять, полюбить. Я понимаю, что невозможно, чтобы все ученики любили все предметы, но, мне кажется, учитель — это проводник, который изначально тоже был учеником и захотел распространить этот опыт дальше. Я ни в коем случае не хочу звучать высокопарно, но мне кажется, что учитель — это профессия именно с миссией. А миссия — в том, чтобы позволить человеку чувствовать себя сильным, способным, любимым, принятым.
Расскажите, пожалуйста, как строится ваша собственная программа в Диалоге?
Смотрите, в обычной школьной программе по литературе учитель говорит: следующие пару уроков мы проходим вот это произведение. Ребенок читает произведение (не всегда), а потом делает вид, что что-то понял, пытается что-то запомнить, где-то списать. После того как произведение «пройдено», к нему больше не возвращаются. А на наших занятиях в Le Sallay Диалог мне хотелось бы, чтобы все авторы воспринимались как люди, которые жили в определенное время и писали на определенном языке. Мы проходим сейчас мировую литературу и исторический, политический, культурный и социальный контекст произведений — это не просто что-то, взятое из воздуха. Это плод интерпретации действительности, и мне бы хотелось, чтобы дети понимали: писателей не существует отдельно друг от друга, их произведения не существуют отдельно друг от друга, очень многое связано и в рамках одной страны или культуры и времени, и в рамках вообще географии и диахронии — через время и пространство. И что нужно не запоминать даты, названия и главных героев, да и вообще мало что нужно запоминать, а просто понимать и попытаться это вообразить. И моя основная задача — в том, чтобы предоставить понятный контекст с учетом возраста учеников.
Звучит восхитительно, но как этого добиться на практике?
Мы скоординированы всей нашей гуманитарной кафедрой и составляем программу очень четко. Так, чтобы занятия по истории, литературе, русскому и английскому были связаны. И вот эта связь очень важна, потому что понятно, что разделение школьных предметов — абсолютно условное. И если дети по истории проходят Древний Рим, то на уроке литературы они уже знают, кто такой Октавиан Август. А затем мы проходим поэтов Золотого века: Вергилия, Горация, Катулла, Овидия… Они все были связаны с Августом лично, входили в его круг: Вергилий пропагандировал его взгляды, Овидий был отправлен в ссылку и там писал очень грустные произведения. Я стараюсь показать связь авторов друг с другом и в то же время показать, чем Катулл отличается от Горация. Например, мы смотрим два стихотворения — и видим, что это очень разные поэты, притом что они жили в одно и то же время. И мы говорим о том, что Гораций был больше связан с политической жизнью, с Августом, потому что участвовал в гражданских войнах, — а что такое гражданские войны, они уже знают из курса истории. Катулл, в свою очередь, совершенно не участвовал и вообще отрекся от всего политического, поэтому он писал о том, как грустно от смерти воробушка. На этих примерах за два урока у детей складывается цельная картина маленького кусочка материала, а потом я говорю: «А почему, собственно, я вас мучаю этими странными именами? Потому что русская поэзия, которую вы будете читать довольно скоро — Пушкин, Державин, — связана с Горацием, потому что цитаты из „Энеиды“ и вообще древнеримской литературы наполняют русскую классическую литературу».
Я вижу свою задачу в том, чтобы дети поняли: были реальные люди в реальном месте, которое выглядело определенным образом. Это не какие-то персонажи с икон или из комиксов, а живые люди со своими судьбами, восприятием, проблемами…
Про комиксы тут можно поспорить — все дети прекрасно знают, в каких условиях жили, ходили и двигались герои комиксов…
Да, но здесь хотелось бы добавить вот этой щепотки «настоящести», щепотки осязаемой реальности. Потому что мне в шестом классе тоже было тяжело представить, что римляне были живыми людьми. И что лица, которые мы видим в музее Ватикана — это не просто люди, которые сидели и рассуждали о философии, но еще они своеобразно питались и пахли чесноком.
А как устроена ваша программа по русскому?
Чем мне нравится подход к урокам в Le Sallay Диалог — мы не просто проходим чередующиеся гласные, но и разбираемся в том, почему так происходит. Конечно, мы не углубляемся в праиндоевропейскую реконструкцию, но говорим о том, что у неких условных правил есть причина. И если существует двадцать исключений из правила, у них тоже есть причина. Почему так происходит? Почему мы пишем «корова», хотя говорим «карова»? Чтобы другой человек понял, какой корень в слове. То есть коммуникативная функция языка, чтобы мы друг друга понимали, — самая главная. Мы рассматриваем язык как систему, которая постоянно меняется, с каждым речевым актом, с каждым изобретенным, произнесенным словом, с каждым новым значением.
А дети, которые так учатся, будут в состоянии сдать итоговые тесты по программе средней школы?
Я попробую объяснить. Если смотреть по темам из урока в урок, то может показаться, что программа не соответствует стандартной программе. Но это не значит, что наши ученики не смогут сдать тесты — это значит, что у них будет более цельное представление о русском языке (отдельно орфография и пунктуация, везде по сто правил). Наоборот, они будут понимать, почему так, как это все взаимодействует и почему именно тут нужно ставить запятую. Не потому, что у Розенталя так написано, а потому, что так написанное становится понятнее. Из общего представления гораздо проще употреблять правила — потому что из общего понимания идет необходимость применения правил.
А такая система работает, если на уроке разновозрастные дети с разным уровнем подготовки?
Конечно, потому что иначе нет никакого смысла делать группу из четырех человек. Я не могу вспомнить, чтобы когда-то присутствовала на более индивидуальных занятиях: учитель видит, когда человек отключается, когда включается; понятно, на что он реагирует и как. Это дает возможность модерировать урок, понимая, как он пройдет конкретно с этими детьми. Онлайн-занятия в малых группах — это личный контакт учителя с каждым учеником, возможность отследить уровень каждого ребенка, заметить проблему, помочь. В принципе невозможна ситуация, когда ребенок всю четверть сидит на задней парте и ничего не делает. Можно упустить концентрацию на пять минут урока, но все равно каждый урок — ты так или иначе в нем задействован.
Инна, вы только присоединились к школе, вошли прямо в разгар учебного года. Какие впечатления?
Сейчас будет общая фраза, но я увидела, насколько дети разные, как по-разному воспринимают информацию, запоминают разное, и когда каждый человек в конце урока произносит, что для него оказалось важным за сегодня, складывается очень интересная картина. И для учителя это, конечно, открытие психологическое. А для ученика такой подход, когда учителю интересно, что он думает, что он запомнил, и есть, собственно, создание полотна знаний. Это как калейдоскоп: каждый видит через свое стеклышко под своим углом, но из этого для всех вместе складывается удивительная, интересная картина.