Маша, а вы какую литературу больше всего любите сами?

Если формально делить на западноевропейскую филологию и русскую, то я все-таки больше люблю русскую литературу. Я и диссертацию защищала по структуре «Писем русского путешественника» Карамзина. Но важнее мне кажется то, что я вообще люблю книги, всю жизнь занимаюсь ими с самых разных сторон. Я родилась и живу в Коломне: еще в школе подрабатывала в типографии, на линотипе — видела высокую печать. Потом окончила педагогический университет, работала в нем, изучала книги как литературовед, издавала книги как научный редактор… В последние годы я занимаюсь лучшим, чем только можно заниматься, когда имеешь дело с книгами: во-первых, я пишу книги, а во-вторых, учу детей читать книги. И я просто счастлива, что у меня есть такая возможность.

А что значит — учить читать книги?

К сожалению, в массовой школе преподавание литературы с каждым годом становится все более формальным, холодным, отстраненным. Все лучшее, что у нас есть — звездный состав: Толстой, Достоевский, Гоголь, Тургенев, — воспринимается как что-то скучное, сухое, совершенно далекое, будто написанное на другом языке, совершенно непонятном и неинтересном, и как будто бы о проблемах, которые сегодняшним школьникам неинтересны. Скажем, когда в школе проходят «Онегина», объяснение строится так: тут зеркальная композиция, вот письмо Татьяны, вот письмо Онегина. А самое главное остается за кадром: почему все так? И вообще какой смысл в том, чтобы рассказывать все эти перипетии: сначала он ее не полюбил, потом она его не полюбила — какой в этом всем подтекст и смысл?.. А если читать роман внимательно, то из самого текста становится понятно, что Онегин полюбил Татьяну еще тогда, в тенистом саду, впервые ее увидев. Просто он не услышал того, что услышала наивная Татьяна: «Ты мне послан богом…» — того, что это судьба. Только потом, пережив гибель Ленского и пройдя нравственное очищение путем раскаяния после эгоистичного убийства друга, Онегин понимает, как он ошибся когда-то.

А какая разница, особенно с точки зрения современного школьника, в какой именно момент один литературный персонаж XIX века полюбил другого литературного персонажа?

Это многое меняет в восприятии. Когда мы с учениками изучаем какие-то вроде бы формальные вещи — как это сделано, какими средствами автор добивается того или иного воздействия на читателя, — то, во-первых, герои классических произведений становятся близкими, а их эмоции — понятными. Во-вторых, эти ситуации сами вызывают эмоции у читателя. Если мы просто читаем «Онегина» как некий сюжет, то такой эмоциональной глубины, воздействия мы не увидим и не испытаем просто потому, что для современного читателя слишком много непонятных реалий и слов. Каждый раз открытие какой-то классической литературы для читателя — это маленькое чудо. После наших занятий мои ученики часто спрашивают: «А почему нам в школе этого не рассказывали?», а одна из лучших моих учениц сказала: «Вы для меня открыли русскую литературу».

Тут можно спросить: «А зачем вообще нам нужна классическая литература? Давайте читать только современное!» Это вопрос философский, но мне кажется, что классический единый корпус текстов очень важен — так мы узнаем своих, узнаем друг друга благодаря цитатам и отсылкам к каким-то произведениям в разговоре. И поэтому у людей одной культуры должен быть общий корпус текстов.

При этом мне не очень нравится современная школьная программа просто потому, что там количество подавляет качество. Мне кажется, лучше прочитать одно произведение, но прочитать внимательно, чтобы оно стало частью личной культуры, — чем вроде бы пройти обзором много-много-много всего, что не зацепит, не тронет эмоционально, непонятно и потому быстро забудется.

Кстати, с какого произведения вы начали уроки литературы в Le Sallay Диалог?

Со «Смерти Артура» Томаса Мэлори и разговора о рыцарском романе, о кельтских мифах и источниках — потому что программа синхронизирована с другими предметами гуманитарного цикла. На английском языке дети смотрят короткие видео, где рассказывается про Короля Артура, и учатся правильно произносить все эти слова: Грааль, Ланселот, Гвиневра, по истории в это время они проходят средневековую Англию от ухода римлян до Вильгельма Завоевателя примерно. Такое глубокое и объемное погружение в тему гораздо эффективнее, чем нудное зазубривание дат или каких-то странных, непонятных, далеких текстов.

Кстати, в массовой школе этого нет вообще — какого-то соблюдения хронологии. Дети могут практически одновременно проходить какие-то короткие рассказы, отрывки того же Платонова, Тургенева, Паустовского. Многие из них для детей не то чтобы слишком сложны, но в них нет того, что в этом возрасте заставляет полюбить чтение. Например, «Бежин луг» Тургенева — чудеснейший рассказ, но несколько первых страниц — это описание природы, и чтобы ученики 5–6 классов смогли его оценить, требуются определенные инструменты.

Маша, а какое у вас впечатление — вы присоединились к нам недавно — от детей, от школы, от того, как все устроено?

Мне нравятся дети, они все очень отзывчивые, хотя у каждого свой характер. Вообще мне современные дети нравятся: они совершенно не зажаты, легко высказывают свои мысли, не угадывая, что хочет от них услышать учитель. Например, в артуриане есть такой странный эпизод, похожий на библейскую историю с избиением младенцев, — Артур приказывает разыскать и убить всех детей в королевстве, родившихся первого мая. И я спрашиваю у ребят: на что из библейской истории это похоже? И один ученик вдруг вспоминает греческие мифы про Кроноса, который из-за предсказания, что его свергнет сын, последовательно пожирал своих новорожденных детей. Вроде бы ученик ошибся, потому что привел пример не из Библии, но мы, обсуждая, что и библейская история не уникальна, входим в общемировой архетипический контекст. По-моему, это очень круто.

Конечно, очевидны и преимущества работы в малых группах от трех до пяти детей. Это дает возможность отвечать индивидуальным потребностям ученика. Несмотря на то, что в группы дети объединены по уровню подготовки, у каждого все равно своя скорость, свое восприятие, свои возможности, каждый развивается в своем темпе. В малых группах, опять же, нет никакой внутренней иерархии, как в школе, где «тут ученики лучшие, мы с ними работаем, а там на задних партах какие-то двоечники сидят, которые делают, что хотят».

А что еще будет на ваших уроках, кроме чтения и обсуждения текстов?

Литература в этом смысле дает простор для экспериментов ничуть не хуже, чем биология или химия, хоть они и нагляднее. Вот мы разобрали балладу и то, как она устроена, — можно написать балладу. Можно придумать новое приключение и сочинить своего рода фанфик, тем более что именно артуриана ужасно в этом смысле продуктивна: ее использовали и Сапковский, и Марк Твен, и Умберто Эко. Можно придумать приквелы, «вбоквелы» — все что угодно. И когда ты сам что-то пишешь, то потом на практике понимаешь: получается не так, как хотелось. Тогда ты идешь и смотришь: а как это сделал тот же Сапковский? Как такое делали Толстой, Тургенев, как у них это написано? Как они показывали, рисовали? Почему у них живые герои, а у меня нет? То есть такая работа в обратную сторону: от собственного творчества дойти до понимания литературы и любви к литературе.

Я задам ужасный вопрос: а так ли важно современному человеку любить литературу? Ведь есть кино, живопись, все что угодно…

В современном мире этические проблемы не менее важны, чем материальные, и, мне кажется, именно медленное сопереживание, медленное наблюдение за судьбой и эмоциями, которые переживают герои в книгах, в большой степени воспитывает эмпатию, эмоциональный интеллект. И благодаря литературе у подростков появится какая-то база, инструментарий для решения этических проблем.

А еще чтение и литература — это самое большое утешение, которое только может быть в жизни. И оно масштабнее, глубже, чем утешение, которое нам может дать искусство другого рода. А вот для того, чтобы полюбить литературу и получить это драгоценное утешение, нужно сначала овладеть особым языком — языком образа, языком эмоций, языком языка, если так можно сказать. И именно поэтому так важно изучать литературу.